Кто хватается за пистолет при слове «культура»?
Миф банальный, миф красивый и малоизвестная правда.
Недавно двое наших читателей крепко повздорили из-за того, что один процитировал эти слова, а другой его неправильно понял…
Согласно распространённому мнению, выражение «При слове «культура» я хватаюсь за пистолет» принадлежит кому-то из нацистских бонз, то ли Геббельсу, то ли Герингу. Это не так.
Кстати, фраза в оригинале звучит следующим образом: «При слове «культура» я снимаю с предохранителя свой браунинг». Браунинг образца 1910 года – пистолет, который надо снимать с предохранителя при слове «культура». Вон он, предохранитель, правее вензеля.
Согласно малораспространённому, но очень красивому мифу, звучит она в пьесе одного немецкого драматурга в следующих обстоятельствах. Расфуфыренная высококультурная публика расходится то ли после концерта, то ли после спектакля, предаваясь умным рассуждениям о только что услышанном и увиденном. У подъезда побирается нищая девочка. Публика обходит её, стараясь не замечать… И вот тут-то герой и произносит эту сакраментальную фразу.
Согласитесь, красиво. Но, к сожалению, тоже неправда.
Хотя это действительно слова из пьесы, которая называется «Шлагетер» (фамилия), а написал её драматург Ганс Йост. Он был, что назывется, «реакционером»: не любил буржуазной публики (как мы сегодня у себя говорим, «либерды»), любил простой германский народ и считал виновником его невзгод евреев; всё это вместе сделало его сторонником Гитлера.
Фраза произносится при следующих обстоятельствах. Герой пьесы, недавний участник Первой мировой войны, молодой лейтенант Альберт Лео Шлагетер (реальное историческое лицо) готовится к поступлению в университет. Он считает, что должен осваивать азы политэкономии, потому что главная политическая борьба за будущее нации развернётся не на поле брани, а в политических и финансово-промышленых лабиринтах.
С ним не согласен его товарищ, считающий, что бороться нужно здесь и сейчас, с оружием в руках. Именно он в ходе спора с Шлагетером и произносит пресловутую фразу. Всё? Нет. Ганс Йост (слева) и его герой, лейтенант Шлагетер.
Самое интересное, это реальная история Шлагетера – участника германских добровольческих отрядов, о которых мы в силу понятных причин мало что знаем. (Вернее, не мало что, а мало кто.)
После официального окончания Первой Мировой войны, в которой Германия была объявлена потерпевшей поражение, вооружённое сопротивление немцев отнюдь не прекратилось. Вчерашние солдаты и офицеры не все отправились в Берлин искать работу, спорить об искусстве, напиваться и тосковать, как в романах Ремарка. Нет, армия не прекратила существования. На её основе возник так называемый «Добровольческий корпус», Фрайкор, и ему было суждено сыграть весомую роль в истории.Война окончена, можно разойтись по домам… Не разошлись. Один из отрядов Фрайкора.
В частрности, Фрайкор воспрепятствовал «большевизации» Латвии. А главное, не допустил успеха коммунистической революции в Германии в 1919 году и тем самым – положил конец надеждам на Мировую Революцию. Российским большевикам пришлось считаться с тем, что события происходят не в сферическом вакууме революционной теории, а в конкретной стране с конкретными условиями и традициями, что привело к смене курса на «победу революции в отдельной стране» и осознанию необходимости её модернизации.Эпизод революции в Германии. Что написано на транспаранте, разобрать не могу, но, судя по обилию цветов на оружии, это скорее «левые», а не злыдни фрайкоровцы. Нет?
Но это было потом. Жизнь же бойца Фрайкора Альберта Лео Шлагетера оборвалась следующим образом: он организовывал железнодорожные диверсии в Руре (области, отторгнутой от Германии по итогам войны), был задержан французскими властями и расстрелян.
В финале пьесы Йоста он стоит на коленях перед расстрельной командой спиной к зрительному залу. Солдаты целятся сквозь его тело в зрителей. Шлагетер восклицает: «Германия! Молю! Приказываю! Поднимайся!» Звучит залп, вспышка… Конец. Финальная сцена постановки пьесы «Шлагетер».
Вот такая история. Она не является пропагандой нацизма. Нацизму ещё только предстоит зародиться в умах немцев; а пока это время Веймарской республики – буржуазной, лицемерной, коррупционно-воровской и чрезвычайно собою довольной – как всякая «демократия не для всех». Это было время тех, кто был готов на многое, чтобы положить ей конец. На слишком многое…
А в общем, жалко, что второй миф (про культурную публику и нищую девочку) – неправда.
